Он снял более 150 клипов, спродюсировал около 1500 роликов. А потом неожиданно перешел в кино. Его фильмы "Затворник", "Антикиллер", "Розы для Эльзы", "Москва, я люблю тебя", "Сердце мое, Астана", "Побег" собирали миллионы зрителей. А сейчас Егор мечтает снять кино о футболе. Он считает себя абсолютно свободным человеком, потому что может работать, а может и не работать – это его формула счастья…
Егор, Вы родились в знаменитой семье. Вы ощущали какую-то ответственность, гордость, избранность? И не чувствовали ли себя в тени великих родственников?
Да никаких этих ощущений не было. Было ощущение обычной семьи, и другого опыта у меня не было, поэтому не с чем сравнивать. Конечно, я понимал, что дед – автор гимна Советского Союза. Но что такое депутат Верховного Совета, я не очень понимал. Я знал, что папа снимает кино и он один из лучших режиссеров нашей страны, но какого-то особого ощущения элитарности не было. Это сейчас я в гораздо большей степени понимаю.
Поскольку Ваша семья была творческая, Вы знали заранее, что тоже будете заниматься творчеством, или были сомнения, какие-то другие интересы?
Нет, у меня были разные интересы, и совсем не обязательно творческие. Меня и биология занимала, когда стал повзрослее, заинтересовал бизнес. Надеялся, что уеду на Запад и буду бизнесменом. Но так получилось, что все равно стал заниматься кино. Мечты заниматься кино не было – я пришел в него случайно в 28 лет.
Какие черты Вы унаследовали от мамы, актрисы Натальи Аринбасаровой?
Вообще, все, что хорошего во мне есть – все добрые человеческие качества, – это от мамы. Это с одной стороны. С другой – мама является чрезмерно беспокоящимся человеком, и это передалось мне. Я немножечко параноик. А еще она очень хорошая хозяйка, что тоже передалось мне.
Родители развелись, когда Вам было три года. Вы помните отца в то время?
Нет, почти ничего не осталось в памяти. Жизнь кинематографиста связана со съемками, с разъездами, и даже то недолгое время, которое они прожили вместе, он все время был на съемках.
Но отец заботился, проявлял внимание к семье?
У отца часто и денег–то не было! Нет, он, конечно, заботился, но уже позже, когда я стал взрослым парнем. Мама вышла замуж, у меня появился хороший отчим – Коля Двигубский, который очень много времени проводил со мной. Я себя не чувствовал брошенным ребенком. Но лет с 10-12 мы стали гораздо больше общаться с отцом.
Главное, за что я благодарен отцу, – он мне дал возможность получить образование в лучших учебных заведениях мира.
Вообще, я даже вспомнить не могу случаев, чтобы он меня наказывал. А еще отец никогда не разговаривал со мной как с ребенком: мы с ним всегда очень откровенно общались на разные темы, в том числе и на очень личные. Особенно когда он уехал в Америку – я все это время очень плотно проводил с ним, и все разговоры были взрослые.
Помню, когда мне было лет 18, я всю его подвыпившую компанию – Всеволода Ларионова, Сашу Панкратова-Черного – развозил по домам.
Какова доля участия отца в Вашем выборе профессии или Вы самостоятельно приняли решение?
Все несколько сложнее. Когда после учебы вернулся в Россию, быстро вошел в рекламный бизнес, снимал рекламные ролики и снял их очень много – сотни, а спродюсировал тысячи. Ко мне обратился продюсер Игорь Толстунов с предложением снять кино. Я напомнил ему, что я не кинематографист, а рекламщик, но он готов был рискнуть.
Тогда я подумал: если мне предлагают снимать кино, то отказываться не стоит. Ну, а потом я снял "Антикиллер" и тут уже, конечно, втянулся в дело полностью. Но то, что отец толкал меня в кино, этого не было совершенно. Я работал у него на картинах в Америке со Сильвестром Сталлоне, с Куртом Расселом, с Вупи Голдберг, но как-то меня больше интересовали другие вещи.
А когда отец женился на француженке, Вы переживали, что он теперь в другой стране, в другой семье? Была ревность?
Во-первых, он женился на француженке в 1969 году, а уехал на Запад в 1978-м. Так что он еще много лет жил в Советском Союзе. Я не помню, чтобы была какая-то ревность, более того, не очень понимал, что такое развод, – был маленький. А потом привык к этому состоянию. Даже не помню, чтобы как–то скучал по отцу, так как ездил к нему на дачу на Николину Гору постоянно. А в принципе я доволен, что мои родители разошлись, это все равно бы произошло, и лучше, что это произошло раньше.
Вы помните себя в переходном возрасте, когда совершают странные, смешные или вызывающие, дерзкие поступки? Или Вы были покладистым мальчишкой?
Я не был зверским хулиганом, кошек бензином не обливал. Но всякие глупые вещи мы, конечно, делали, например, плавали на льдинах по реке, когда ледоход шел, – это очень опасно. Я умудрился сломать шею, прыгнув в речку и не проверив дно.
Мы, конечно, шалили, но это больше были невинные шалости, каких-то страшных вещей точно не творили. Ну, дрались, потом в милицию попадали пару раз. Но я не был трудным подростком.
Каким Вы помните деда Сергея Михалкова и бабушку Наталью Кончаловскую? Часто ли Вы общались, какие традиции были в семье?
У меня такое впечатление, что дед вообще не очень любил маленьких детей. Ну как–то ему с ними было неинтересно. Но когда я стал взрослым, мы стали плотно общаться и очень дружили. Традиции были тогда, когда была жива Наталья Петровна, – все собирались у нее. Но сейчас все бы не уместились из-за такого количества внуков и правнуков.
У нее был очень простой небольшой деревянный дом – изба, обставленная мебелью из карельской березы. Она его построила, а когда всем стало тесно жить в старом доме, появился второй дом на участке. Оба дома частично сломали, и на их фундаментах построили другие. Вот так там и живут – в старом доме живет Никита Сергеевич, а в новом доме, где жила Наталья Петровна, живет мой отец (там даже сохранилась ее комната). В комнате Сергея Владимировича сейчас спит мой отец.
Наталья Петровна была уникальным человеком, очень любила Францию, была связана с ней. Она дружила с Джо Дассеном, увлекалась творчеством Эдит Пиаф и писала книги про нее, переводила провансальских поэтов Фредерика Мистраля и Жозефа Дарбо.
Помимо этого, Наталья Петровна написала несколько хороших книг. Во-первых, "Наша древняя столица", которая названа лучшим изданием о Москве, сделанным в советское время. Кстати, моя 15-летняя дочь Маша сейчас делает иллюстрации к "Нашей древней столице" - это реальный художественный заказ.
Потом бабушка сделала замечательную книгу о Василии Сурикове и его жизни, это мой прапрадед. Еще книгу о Вишневском – "Кладовая памяти", еще несколько сборников стихов. Она все время писала. Мне кажется, она не считала это своим занятием, потому что больше занималась семьей, хозяйством, воспитанием Никиты и папы.
Егор, а передался ли Вам литературный дар бабушки и деда? Вы не пробовали писать романы?
Я могу писать, но могу и не писать. Как Толстой сказал одному молодому человеку: "Если можете не писать, то не пишите". Мне достаточно того, что я читаю огромное количество того, что написали другие. Это касается сценариев, и данное занятие, как правило, неблагодарное чтение.
А хранят ли в семье память о Ваших прапрадедах – великих художниках Сурикове и Петре Кончаловском? Есть ли у Вас их картины?
Сурикова мало, конечно. Суриков в своей жизни сделал 13 или 14 огромных картин, полотен – таких как "Взятие снежного городка", "Боярыня Морозова", "Стенька Разин", "Утро стрелецкой казни". Все остальные его работы – это были эскизы к большим картинам, портреты казаков, десятки боярынь Морозовых, из которых он выбирал, кто будет прототипом. Его основное наследие – это большие полотна, которые висят в наших великих музеях. А маленьких картин у него не так много. И когда делили наследство, то Никите и отцу достались по одной картине Сурикова. А Петра Петровича Кончаловского очень много – он написал несколько тысяч, и даже у меня есть две его работы.
Сами Вы никогда не увлекались живописью?
Пробовал. Но это то же самое, что и с писанием. Я вполне мог бы достичь каких-то результатов, но вряд ли очень убедительных. Я занимался живописью в свое время в Англии, но как-то это не мое все-таки.
Егор, а как строятся Ваши отношения с Никитой Сергеевичем – это близкие отношения, дружба? Как Вы относитесь к его публичным поступкам и высказываниям? И вообще, он этакий барин... А Вы – барин?
Наверное, тоже чуть-чуть барин. Мне скорее ближе взгляды Никиты, чем Андрона. Я – антизападник, я – за сильную Россию.
Это при том, что Вы там учились, жили?
Особенно поэтому. К сожалению, я очень разочаровался в западной культуре. Запад – очень лживый, погряз в материалистическом. Вся его прелесть была построена за счет тех государств, которые этот Запад поработил в свое время. И то, что происходит в Европе – и беженцы, и насилие, которые эти беженцы принесли в Европу, – это закономерность. Маятник повернулся в обратную сторону.
Когда англичане ушли из Индии, то начались волнения и погибли пять миллионов человек. Эти цифры сравнимы с теми жертвами, которые были в результате немецко-фашистского движения. Англичане, конечно, привнесли во многие страны культуру, высшие классы Индии учатся в Оксфордах и Кембриджах. Но это были поработители, и сейчас идет расплата за то время и в том числе за политику последних лет – цветные революции, разрушения режимов в ближневосточных странах и так далее.
Запад, конечно, говорит о демократии, о собственных ценностях, но все это – за счет остального мира. Потому что если бы весь мир жил так, как живет средний американец, то наша планета давно бы уже погибла, не выдержав такого объема потребления.
Конечно, когда ты живешь в Англии, то все это очень мило – демократия, вежливость, честность и все такое. Но, несмотря на это, я никогда не хотел там остаться. И не хочу, чтобы моя дочка уехала учиться на Запад.
Насколько я знаю, Андрей Сергеевич тоже сильно разочаровался в западных ценностях, и особенно в ценностях американских. Режиссер Александр Адабашьян как-то сказал интересную фразу: "Они очень вежливые, милые люди, но у них очень тонкий человеческий слой. Мелкая царапина, и человек пропадает – появляется жадное, лживое и абсолютно эгоистичное существо, которого интересует только свой собственный комфорт, свое собственное благо". Поэтому я больше разделяю взгляды Никиты Сергеевича и я – за великую Россию.
Но ведь от нас все отвернулись…
Это не ссора – это великая конкуренция. Отвернулись – повернутся обратно, нестрашно. У нас были прекрасные отношения, когда Россия стояла на коленях, когда мы не представляли не то чтобы опасность – мы не имели никакого веса. Как только мы стали возрождаться, сразу же появилась эта неприязнь. Это же происходит не первый раз в истории: каждый раз, когда у России дела начинают идти на поправку, начинается какая-то неприязнь.
Поэтому я совсем не считаю, что наши власти поссорили нас с Западом. Мне кажется, что Запад за энное количество лет привык к тому, что с нами можно не считаться. И я очень рад, что мы набираем силу, и абсолютно согласен с тем, что, в принципе, настало время России и мы должны доминировать.
Но ведь в России сейчас упадок...
Дело в том, что во всем мире сейчас упадок. Да, и в Америке есть целые города, которые перестали существовать, такие как Детройт. И в Европе упадок, а в Китае вообще миллиард бедных людей. Нет, и в России тоже много бедных людей, но мы перестали быть зависимы от точки зрения американцев или немцев. Да, в России очень много проблем. И первая проблема, я считаю, коррупция. И может быть, единственная. Странно, что самая большая и самая богатая страна в мире живет бедно.
Если бы мы исключили коррупцию, то у нас все проекты стали бы во много раз дешевле и мы могли бы построить страну в несколько раз быстрее. Если воруют на космодроме, на Олимпиаде и все это уходит из страны, естественно, это не помогает. Но я – за великую Россию и я противопоставляю Россию Западу.
Когда Вы учились в Кембридже и в Оксфорде, каких придерживались взглядов? Как всякий молодой человек, наверное, были диссидентом?
Я не был диссидентом. Меня, конечно, поразила та русскоязычная литература, которая издавалась на Западе. В конце 80-х было такое ощущение, что наконец-то нет причин враждовать, не нужна нам армия, ядерное оружие, мы – часть мира. В этом смысле я верил в это. Горбачев был дико популярен, и был очень большой интерес к России. Но к середине 90-х, когда я вернулся в страну, понял, что ее пилят с очень серьезным участием всяких западных консультантов, советников, аналитиков и делают это не для того, чтобы модернизировать какой-нибудь завод, а чтобы он перестал существовать. Говорили, что это надо было сделать, чтобы модернизировать страну, чтобы коммунисты не вернулись к власти. Но я считаю, что несправедливо, что несколько человек в стране получили огромные владения, которые до этого строились поколениями советских людей.
Давайте все-таки о Вас. Вы в Оксфорде получили искусствоведческое образование. А почему не стали искусствоведом?
Во-первых, я не очень хороший искусствовед. Да, я хорошо отучился, получал неплохие оценки, защитил диплом. Это было просто очень хорошее базовое образование.
Сначала я изучал философию, потом мне это стало скучно, и я перешел на факультет истории искусств. Это просто абстрактное образование широкого профиля. История искусств все равно связана с историей, с религией, с политикой, с очень многими вещами. Ведь когда ты учишься на дантиста, то твой круг сужен твоей профессиональной стезей, но ты сразу получаешь прекрасную работу, прекрасно зарабатываешь. А вот такие абстрактные гуманитарные предметы просто расширяют твой кругозор, но, к сожалению, не способствуют тому, чтобы быстро начать зарабатывать деньги, становиться на ноги.
Тем не менее образование мне очень помогло. Живопись – это визуальное искусство, тот же самый экран. Причем экран, где поставил свет великий художник. Картины раннего периода европейского искусства трактуют самые драматичные моменты истории, значит, они очень эмоционально заряжены. Соответственно, ты видишь кадры очень трагичных событий, и это помогает мыслить в кинематографическом ключе.
Когда Вы работали помощником на фильмах отца, Вам было 20 лет. Голливуд стал для Вас школой? Что он Вам дал?
Нет, Голливуд не произвел на меня никакого впечатления. Анализом (что такое съемки) я в Голливуде не занимался. Меня интересовали другие вещи. Я получал небольшую зарплату, и сказать, что был этим безумно увлечен, было бы неправдой. Когда у меня возникла идея зарабатывать деньги в кино, тогда я стал все это изучать.
Американское кино на меня не очень сильно повлияло, и когда я стал снимать картины, то мы с моими коллегами гораздо больше увлекались кино китайским, корейским, японским.
А они не предлагали Вам что–то снять в Голливуде?
Да нет, что Вы! Кто я такой? Для этого надо было пробивать себе путь.
Вы вообще по природе пробивной человек или нет? Энергичный или плывете по течению?
Есть люди, которые изо всех сил борются с волной и плывут против течения. Есть люди, которые плывут по течению. А есть люди, которые плывут по течению и еще изо всех сил гребут. Вот я такой. Я энергичный человек, но не могу сказать, что борюсь всю жизнь. У меня нет ощущения страшного преодоления.
Но Вы рано стали самостоятельным. Эта самостоятельность в Вас откуда?
Я рано ушел из дома – в Советскую армию. Служил два года, потом жил один. Потом уехал в Англию. Я был самостоятельным, подрабатывал преподаванием в Кембриджском университете.
А с чего вдруг Вы, такой интеллигентный мальчик из хорошей семьи, пошли в армию?
Я очень рад, что был в армии. Считаю, что мужчина должен "понюхать" казарменной жизни. Дедовщина была у нас, и очень жесткая. Но это школа жизни, которая меня закалила. Важной причиной было также то, что я собирался учиться на Западе, и в любой момент, когда я приехал бы в Россию в призывном возрасте, меня могли забрать в армию. Я решил сразу отслужить и потом со спокойной душой приезжать в Россию, когда у меня появится возможность.
В 1992 году Вы организовали рекламную студию с Андреем Разенковым. Чем Вас привлекала реклама?
Реклама – это очень серьезная, большая, тонкая индустрия. Это работа с массовым сознанием, и мне это интересно. А потом, это очень хорошая профессиональная школа для кинематографиста. Ну и наконец, это выгодный бизнес, можно зарабатывать большие деньги, что мы и делали.
Реклама связана с маркетингом, с пиаром, с кино. Она стоит на пике всех технологических достижений – например, компьютерная графика пришла из рекламы. Это хорошая школа, и я очень рад, что ею много лет занимался и мы были далеко не последней компаний в этой индустрии. Помимо всего прочего, это весело, много красивых девушек приходят на кастинги.
Расскажите о Вашем пути в настоящее кино...
У меня в общей сложности 16 картин. Как я уже говорил, Игорь Толстунов предложил снять фильм "Затворник", бюджет которого составлял порядка миллиона долларов, и я решил, почему бы не "поучиться". Сразу после этого я стал снимать "Антикиллер", который, кстати, взяли в российский прокат. И он себя оправдал – собрал больше миллиона долларов.
Известно, что Вы задумали снять кино о футболе и о рудниках. Расскажите об этом.
Это просто просочилось в интернет. У меня спросили, снял бы я фильм про шахтеров, и я ответил, что с удовольствием – меня любые темы интересуют. Снял бы, если бы был хороший сценарий. Пока такого сценария нет.
Что касается фильма о футболе, то да, у меня пока лишь подписан договор на эту работу. Не знаю, состоится он или нет: денег нет, а фильм дорогой.
У меня много проектов, которые висят, потому что кризис. До сих пор не могу выпустить "Баку, я люблю тебя", потому что нет возможности продублировать его на русский язык. Это фильм с западными актерами.
Все творческие люди – люди с непростой внутренней душевной организацией. Перепады настроения, взрывы эмоций, депрессия – Вам это свойственно?
Наверное, да. Но я люблю свои фобии, люблю свои комплексы, потому что это и есть я. К своим перепадам настроения отношусь с определенной любовью. Если у меня депрессия, то это не значит, что все плохо – я с большим удовольствием смотрю на нее со стороны.
Ну, а если не депрессия, а трудности, проблемы, то к кому идете за советом – к маме, к отцу, к дяде, к жене или сами справляетесь?
Я ни к кому не хожу, справляюсь со всем сам. Не помню таких состояний, когда я сам не мог справиться с чем-то. И я никогда ни у кого не спрашиваю советов, если только это не врач или какой-то узкий специалист.
А с женой Любой советуетесь?
С Любой я не советуюсь. У нас своеобразный союз – мы живем каждый по себе. Можно сказать, отдельно. Но мы очень дружим, у нас замечательные отношения, мы вместе растим дочку. Но у каждого своя жизнь. А поскольку мы никогда не были женаты, нам и не надо было разводиться.
А почему так – Вы разные? Не можете существовать на одной территории?
Нет, ну у Любы своя жизнь, она не представляет для меня большого интереса, у меня – своя жизнь, которая для Любы не представляет большого интереса. У нас есть общее большое дело – это вырастить дочь, но каждый живет в своем мире. Я не знаю, где она снимается, она тоже не знает, что я снимаю.
Она открыла недавно свой театр. Вы там были?
Нет, не был.
Но у Вас же, наверное, была любовь, если Вы выбрали Любу? Чем она Вас привлекла?
Я почувствовал, что она талантливая, что из нее получится очень хорошая актриса. И вообще она хороший человек, добрый, великодушный, совершенно нематериальная. Она очень интересная и очень человечная. Но у нее тяжелый характер. И у меня тяжелый характер. Нам надо дозированно общаться.
Если у обоих тяжелые характеры, значит, и вспышки бывали? А кто первым шел на примирение?
Я стараюсь не ссориться, если честно. Но, в принципе, я тяжело иду на примирение, потому что, как правило, уверен, что прав, и должен стоять на своей точке зрения. А Люба взрывная. И она ничего не должна. Не хочет идти на примирение – пусть не идет.
Вы человек страстей или любите покой?
Я люблю отсутствие хаоса. Это для меня самая неприемлемая ситуация. А быт часто провоцирует хаос в душе. Я люблю, чтобы вокруг меня был порядок, люблю все контролировать, чтобы все было по-моему. Когда это состояние отсутствует, это меня может вывести из равновесия.
Вам свойственно состояние постоянной влюбленности?
Нет. Все время быть в кого-то влюбленным – точно не свойственно. Я, наоборот, предпочитаю быть ни в кого не влюбленным. Это меня очень устраивает – принадлежать только самому себе.
Вы как-то сказали, что совершили в жизни много ошибок, но среди них нет непоправимых. А что для Вас непоправимая ошибка – выбрать, например, не ту профессию, не ту жену, что-то еще?
Не знаю. Выпить боярышника на метиловом спирте – может стать непоправимой ошибкой. Есть какие-то вещи, которые делать не стоит. Я, например, никогда не езжу пьяным за рулем.
Как Вы относитесь к творчеству коллег – ходите ли к ним на премьеры?
У меня, конечно же, есть друзья. Но я не люблю ходить на премьеры.
Но они же спросят: понравилось или нет?
Я всегда говорю, что понравилось, даже если не понравилось. Если я скажу "Мне не понравилось, плохое кино", это ничего не изменит, фильм уже сделан. Зачем? Поэтому я всегда немножко фантазирую.
Егор, а Вы кино вообще для кого снимаете – для людей, для искусства или для себя, чтобы осуществить свои планы и амбиции?
К сожалению, в кино ты не свободный человек. Продюсерам надо возвращать деньги, хочешь не хочешь, а ты делаешь это для себя. Но другой вопрос, что снимаю я, как хочу. И хочу, чтобы как можно больше людей его увидели. Для своих амбиций – тоже, одно другому не мешает.
Вы живете для себя, для семьи, для творчества или просто живете и не думаете, для кого?
Я живу для себя. Но творчество – это все равно жизнь для себя. Я довольно эгоцентричный человек, и мои интересы на первом месте.
Понятие вечности для Вас существует? Что бы Вы хотели оставить в вечности?
Я думаю о вечности, но считаю, что вечности для индивидуума нет. Рано или поздно все равно все забудут. Сколько всего великого забыто, сколько гениев! А некоторых вспомнили спустя много лет. Я не верю в вечность, я верю в максимально длительное существование. Леонардо да Винчи существует очень долго уже. А я уверен, что в его время были не менее великие художники, которые имели короткий век по какой–то причине.
А во что Вы верите?
Я верю в бога. Очень традиционно.
А в существование великой любви?
Бог и есть любовь великая. Божественная любовь включает в себя все виды любви.
У Вас есть формула счастья?
Моя формула счастья очень простая – у меня нет начальников, я делаю то, что хочу, и не делаю того, что не хочу. Ну, естественно, приходится платить штрафы или налоги, которые не хочется платить. Но для меня самая главная формула – даже не счастья, а успеха – то, что я свободный человек, я могу не работать, если не хочу.
